«НАПИШУ РАССКАЗ, И СТАНЕТ ВАМ СТЫДНО!»
В тот день я приехала с двумя младшими дочками в Шамордино — женский монастырь под Козельском. И решила спуститься с ними к «Живоносному источнику».
Где-то на полпути я поняла, что отправиться к этому источнику с маленькой Машей, у которой синдром Дауна и, мягко говоря, далеко не летящая походка, было не самой лучшей идеей.
Кто был в Шамордино, поймет, о чем я. Там крутая, бесконечная лестница, осилить которую — целый подвиг. Но возвращаться было поздно. Шестилетняя Тоня умчалась вперед и пропала из виду.
И вот спускаемся мы с Машей. Ступенька — пять секунд стоим, ступенька — пять секунд стоим… Я пытаюсь взять ее на руки, она хочет сама, она же большая, ей целых три года. Отталкивает меня и чуть не улетает вниз головой.
Сзади на меня напирают такие же страждущие окунуться. И тут уже я чуть не пикирую. Навстречу пыхтят и еле карабкаются окунувшиеся. Понимаю, что нам тоже это предстоит. И как я попру дочку обратно, вообще непонятно. По сторонам не смотрю — только на Машу. Незаметно для нее страхую руками.
И тут мы в кого-то упираемся! И этот кто-то ещё и промычал что-то явно ругательное. Поднимаю голову — мужчина. Высокий, широкоплечий, молодой.
Стоим друг напротив друга. Я — бедная балансирующая на той лестнице мать с неважно ходящей маленькой дочкой с инвалидностью. И этот цветущий здоровяк, который даже с места сдвинуться не может, чтобы нас пропустить. И возмущается еще.
Я ему показываю на Машу, мол: «Видите — кто? Подвиньтесь, пожалуйста». А он как врос. И взглядом ненавидящим смотрит, зубами скрипит.
А сзади него, видимо, жена. Такая вся из себя современная красотка, только подмокшая слегка, из святого источника же:
— Боренька, Боренька…
Я прямо запомнила, что он — Боренька…
— Боренька, всё хорошо…
И по плечам его гладит, успокаивает. Мол, не обращай внимания на дур. Это на нас с Машей, значит. Боренька и перестал обращать. Отвернул голову в сторону и стоит, как памятник.
Лестница та — не для выяснений отношений. Во-первых, святое место. Во-вторых, правда рухнуть можно. Сделала я над собой усилие, подышала по Стрельниковой пару-тройку секунд, Машу на руки взяла, и сами мы их обошли.
Кое-как спустились… И даже окунулись. Маша тоже. Мы вообще любители. Тоня — целых семь раз. Вода ледяная, а не уговоришь выйти. Ещё к двум источникам дошли, они чуть левее — Амвросия и Казанский. Водички святой попили, умылись, помолились, освятились. Всё чин чинарём, паломники же.
Правда, всю дорогу у меня перед глазами Боренькино перекошенное лицо стояло, и как он нас с Машунькой пропустить не захотел.
— И фифа его эта, — думала я. — Вместо того, чтобы со стыда сгореть, что у нее мужик такой противный, еще и по плечикам его гладит. Наверное, бьет он её, абьюзер проклятый. Созависимые отношения, не иначе.
Ну и всякое другое из области моих психологических знаний думала, а также из области нецензурщины.
Второе усиленно лезло мне в голову, когда мы поднимались обратно. Машины силы иссякли, и еще в самом низу она попросила взять ее на руки. Взобраться тяжело даже налегке, что уж говорить обо мне, на которой повисла дочка. И чем тяжелее мне становилось, тем чаще я вспоминала Бореньку. Как будто он был в этом виноват.
В общем, можно было не окунаться. Вся благодать из меня улетучилась ещё в начале подъема.
А когда наверху выяснилось, что Тоня забыла на источнике кофту, Бореньке вообще, наверное, икалось, как никогда. Опять же, как будто это он нам память отшиб еще на спуске. Но ведь кто-то должен быть виноват. Всю их с фифой никчемную жизнь я представила, как наяву.
— Напишу о вас рассказ, — грозила я в пространство. — Чтоб посмотрели на себя со стороны, и стыдно вам стало! И неповадно!
За кофтой мы спускаться не решились…
Уставшие, расстроенные и злые пошли мы в трапезную. Точнее, это все я. Маша и Тоня были в прекрасном расположении духа и бегали по монастырю за кошкой.
В трапезной, которая на входе, оказались только пирожки и чай-кофе. А мы изрядно проголодались и хотели что-то посущественнее.
— Жалко, супчика у вас нет, — посетовала я, обращаясь к молодой монахине.
— А вы знаете что… Обойдите Казанский храм, увидите дорожку и домики. В первый не заходите, а во втором попросите, и вас накормят. Там и первое, и второе. Все бесплатно.
Настроение начало улучшаться. Пошли мы на поиски вожделенного домика и еще издалека почувствовали волшебные ароматы. Нас встретила чудесная женщина. Не успели мы и слова сказать, как она сама начала суетиться вокруг нас:
— Вон у нас щи, а вон — каша. Есть еще компот и повидло. Берите, кушайте. Молочко наливайте, у нас свое, натуральное. Только у нас самообслуживание.
Да на здоровье… Наливаю я в тарелки щи. Они пахнут — закачаешься. Откуда-то из-за спины кричит Тоня:
— Мама, мы уже сели. Так кушать хочется.
Поворачиваюсь с тарелками и вижу, что мои девочки сидят рядом с... Боренькой и его дамой.
— Мама, давай быстрее, — продолжает Тоня. — У меня уже живот от голода болит.
Маша в знак солидарности стучит ложкой по столу.
Боренька посмотрел на моих девочек, и рот у него скривился от злости.
Но делать было нечего. Не уходить же оттуда и не пересаживать девочек.
Иду со своими супами. А там такие длинные столы с лавками. Чтобы сесть, надо, чтобы другие, уже сидящие, встали и пропустили. Либо задирай платье и перелазь через скамейку.
Стою я с едой в руках перед Боренькой, жду, когда он встанет. По мне, так это логично — мужчине женщину пропустить. Он как будто не видит. Уткнулся в свои щи и хлебает.
Дама его вдруг говорит мне:
— Перелезьте, пожалуйста, сами.
А он знай себе ест.
Меня аж вспучило от возмущения. Опять пришлось мне дышать по Стрельниковой. Чтобы им обоим мои щи на голову не надеть. Перегнулась я через скамейку, тарелки поставила. Потом демонстративно юбки свои нарядные подобрала (в пределах разумного, конечно, святое место же), ноги раскорячила и полезла. И ещё замерла так ненадолго, паря, над лавками. Мол, смотри, Боренька (не так я его, конечно, про себя назвала), что порядочной замужней многодетной христианке из-за тебя приходится творить.
А он ест, даже внимания не обращает.
Ну и мы с девчонками сели. Не голодать же из-за него. Хотя мне уже кусок в горло не лез. Но щи там правда божественные.
Девчонки добавки попросили, я опять через лавку полезла. Вернулась, давлюсь от злости. И Бореньке эпитеты придумываю. А он вдруг поворачивается к нам и кладет перед моими дочками пакет с пирожками. И рот кривит… И мычит что-то…
Смотрю, а глаза у него добрые. И не кривится он злобно, а улыбнуться пытается, но судорога, наверное. Как я раньше не заметила.
Встал Борис, кивнул нам и пошел к выходу. Нет, не пошел, а еле похромал. И мычит опять. От боли. Зубами скрипит. Как там, на лестнице, когда я думала, что он ругался.
Смотрю я ему вслед и чувствую, как по лицу у меня слезы текут. От стыда!
Впору опять дышать, чтобы саму себя не убить.
А жена Бори, Валя (мы с ней познакомились потом), руку через стол протянула и гладит меня по плечам, как его:
— Не переживайте, бывает.
Поняла, что я про них думала…
…Борис несколько лет назад в аварию попал. Ногу ему оторвало, чудом не погиб. И травму головы получил. Говорить перестал, и судороги у него начались.
Поднимался он по той лестнице и стонал от боли. Потому что воспаление под протезом. Не на нас с ненавистью смотрел, а еле терпел. Сил у него не было ни обойти, ни в трапезной пропустить.
— Я уже и не объясняю никому, — говорила Валя. — Как-то попросила в метро парня место ему уступить, а тот: «Если инвалид, пусть дома сидит». Муж не говорит, но слышит все.
Лечится, где только можно, ездят они с женой по святым местам, на чудо надеются. Как он до источника того добрался и как поднялся, я вообще не представляю…
А навстречу им я со своими думками: «Напишу рассказ, чтобы неповадно вам было». И лица разные делаю. И ругаюсь про себя, и осуждаю. И придумываю все, что только можно…
Потому и гладит Валя любимого Бореньку по плечам, жалеет, боль его себе забирает. От таких, как я, защищает. Красавица, умница, молодая еще. Всю свою жизнь больному мужу отдает. «Фифа… Созависимые отношения…» А он нас еще и пирожками угощает. Знал ведь все, что я думала, а все равно…
Господи, стыд-то какой! Сколько еще раз я буду наступать на эти грабли. Толку в этих моих окунаниях… Прости Ты меня! И ты, Боря, прости! Выздоравливай скорее!
Елена Кучеренко
